Публикации

Травма общества: между эволюцией и революцией

Область: Социология / Политология

Дата: 17.01.2017 , Издательство: Журнал "Политические исследования" 2017, №1

Ж.Т. Тощенко ТРАВМА ОБЩЕСТВА: МЕЖДУ ЭВОЛЮЦИЕЙ И РЕВОЛЮЦИЕЙ (приглашение к дискуссии) ТОЩЕНКО Жан Терентьевич, член–корреспондент РАН, научный руководитель социологического факультета РГГУ, гл. редактор журнала «Социологические исследования», гл. научный сотрудник Института социологии РАН. Для связи с автором: zhantosch@mail.ru Аннотация. В статье осуществляется попытка доказать, что наряду с основными признанными путями развития — революцией и эволюцией - можно говорить, что в современном мире существует такой специфический феномен как общество травмы. Показывается, как понятие «травма» постепенно приобрело социальное звучание, как она осмысливалась в философской, психологической, политологической и социологической литературе. К обществам травмы автор относит страны, которые длительное время стагнируют в своем развитии или находятся в состоянии рецессии, теряют ранее достигнутые рубежи. Статья раскрывает сущностные характеристики общества травмы, причины его появления, следствия его функционирования. Особое внимание уделяется России, которую, по мнению автора, можно отнести к травмированным обществам, так как в своем развитии, отринув социалистическое прошлое, она не достигла тех рубежей, от которых начинала свой путь, а большинство населения потеряло уверенность в гарантированном будущем, во многом разочаровавшись в новых ценностях. В этой связи дается анализ тех препятствий, которые не преодолены для осуществления подлинно демократического, эффективно функционирующего общества Ключевые слова. Цивилизация, революция, эволюция, травма, развитие, функционирование, социальные последствия. К истории понятия «травма» Развитие цивилизации на современном этапе столкнулось с феноменом, еще слабо изученным и мало известным, который мы называем травмой. Дело в том, что в мире происходят значительные, значимые и знаковые события, которые невозможно определять и квалифицировать в прежних понятиях – эволюция и революция, описывающих и отражающих происходящие изменения. То, что случилось в конце ХХ – начале ХХ1 веков в Ираке, Ливии, Афганистане, Сирии, Тунисе, Египте и ряде других стран, выпадает из общепринятой и ранее понятной логики общественного развития. Не менее впечатляющи и события, происшедшие после распада Советского Союза во многих бывших союзных республиках Союза, ныне независимых государствах. Особенно это касается событий в Грузии, Молдове, Киргизии, а ныне Украине. Не избежала такой участи и Россия. Общеизвестно и официальное признание событий 1991 г. – по признанию президента страны В.Путина, произошла «геополитическая катастрофа». Вместе с тем, необходимо признать, что, несмотря на существенные различия, все эти страны объединяет одно – кардинальные политические потрясения, стагнация и/или упадок экономики, неопределенность в будущности своего развития, разочарование и потеря доверия к избранному пути и средствам по реализации провозглашенных целей, что никак не коррелирует с представлениями об эволюционном или революционном развитии государства и общества. Но как охарактеризовать эти социально-экономические, социально-политические и социально-культурные изменения, которые сродни катастрофам? Есть ли у них нечто общее при всем разнообразии происходящих в этих странах процессов? На наш взгляд, для их анализа недостаточно использовать выработанные и устоявшиеся понятия, при помощи которых описывались и интерпретировались случившиеся катастрофы в этих странах в ранее используемых понятиях – эволюция и революция. При трактовке происходящих событий в этих странах с позиций двух основных характеристик направлений развития - «революция» и «эволюция» - все же невозможно охватить и объяснить все многообразие реальных, но своеобразных процессов и событий. Поэтому, на наш взгляд, нужно использовать понятие «травма», как специфический, промежуточный вариант между названными путями развития, возможно как новую социальную модальность. Ведь нередко в этих странах складывалась ситуация, когда изменения происходят, но отнести их к революционным преобразованиям затруднительно. Но и считать их эволюционными тоже весьма спорно, ибо они не отражают те объективные требования, которые характеризуют последовательные, постепенные, поступательные преобразования при решении кардинальных запросов общества. В отношении России до сих пор происходит спор – что же в ней происходит? Что случилось с ней в начале 1990-х годов? По какому пути она развивается за последние четверть века и как правильно назвать происходящие? Многие политики, ученые, журналисты, используя некую совокупность данных, настаивают, что произошел слом социалистического строя и начался процесс возвращения в испытанное и поверенное опытом либеральное (капиталистическое) устройство общества [Авен, Кох 2013], но который искажается нынешним политическим руководством России [Иноземцев 2013]. Представители других мировоззренческих убеждений, опираясь на опыт анализа процессов функционирования новой России, не менее убедительно доказывают, что происходит пусть сложный и трудный, с огромными издержками, но эволюционный путь развития страны (Гринберг 2016). Еще одна группа представлена неомарксистскими и социалистически ориентированными взглядами о происшедшем в стране как о насильственном перевороте, отказе от ориентации на интересы народа. Признавая просчеты и ошибки советского руководства, особенно горбачевской перестройки и последовавших после нее рыночных реформ, представители этой группы настаивают на необходимости проведения политики по утверждению проверенных жизнью позитивных изменений, имеющихся как в опыте СССР, так и в ныне существующих странах с социалистической ориентаций – Китай, Вьетнам (Бодрунов 2016; Бузгалин, Колганов 2015; Кива 2015). На наш взгляд, в России происходит ни одно, ни другое, ни третье. Россия представляет собой травмированное общество, которому присущи противоречивые, взаимоисключающие ориентации и установки. Происходящий процесс развития российского общества характеризуется половинчатой и непоследовательной реставрацией некоторых социалистических традиций и норм жизни, сочетающейся с модификацией, со следованием принципам рыночного фундаментализма и либерализма и попытками обосновать путь, по которому идет «европейская цивилизация», но с учетом особой евразийской ориентации. Эта противоречивость ярко выражена в жизни современной России, модель развития которой «можно представить в виде велосипеда, в котором руль – социалистический, а педали – капиталистические» (Лившиц 2013: 202), Так как же назвать сложившийся путь развития современной России? На наш взгляд, это путь, который можно с полным основаниям назвать травмой в его развитии. Краткий очерк превращения травмы в социальное понятие Слово «травма» происходит от древнегреческого «рана». В современной медицинской и психиатрической литературе этот термин понимается не только как физическая рана на теле, но и как рана сознания, в результате эмоционального шока, который нарушает «осознание времени, себя и мира» [Caruth 1996: 6]. Постепенно при изучении травмы стали обращать внимание на ее социальное содержание, как это сделал Ю.Хабермас, когда связал ее с изучением тяжелых форм депрессии, порождаемой кризисом в европейском обществе [Habermas 2001]. Современные ревизии классического определения травмы привели к попыткам рассмотреть новую ее трактовку как особое состояние общественных процессов, которые представляют собой неопределенность, деформированность, разноплановость их развития. Так, П.Штомпка употребил это понятие при анализе проблем социально-культурного развития («социальная и культурная травма»). Характеризуя совокупность изменений, происходящих в мире и в большинстве стран, он рассматривает травмы как «социальные трансформации», в основе которых лежат «длительные, непредвиденные, отчасти неопределяемые, имеющие непредсказуемый финал процессы, проводимые в движение коллективным агентством (agency) и возникающие в поле структурных опций (ограниченных возможностей действия), унаследованных в результате ранних фаз указанных процессов» [Штомпка 2001: 6-7]. Он подчеркивал, что при анализе травмы надо уделять особое внимание «коллективному агентству – активной, движущей силой социального изменения, присущей человеческим коллективам», а также «признанию структурного и культурного давления агенства, имеющему доступ к ограниченному фонду структурных и культурных ресурсов» [Штомпка 2001:7]. При изучении происходящих в западных обществах потрясений Н.Смелсер определял культурную травму как «захватывающее и подавляющее событие, которое подрывает один или несколько ключевых элементов культуры или культуру в целом» [Smelser 2004: 38]. Д.Александер утверждает, что некоторые события в современном мире сами по себе травматичны, т.е. являются непосредственными причинами деформирующего эффекта [Alexander 2004]. Травматическое воздействие на судьбы народов, их национальное самосознание описал З. Бауман [Bauman 1989]. Р.Айерман считает, что некоторые события, как, например, политические убийства, могут создавать условия для появления социальной травмы [Eyerman 2008]. Социальная трактовка травм ы начала использоваться и при анализе других процессов, например, при исследовании проблем коллективной идентичности, включая религиозную и этническую [Narrating trauma 2011]. Что касается отечественных исследователей, то, не употребляя данный термин, о травмирующих аспектах писали в экономике: М.Ф. Делягин [2014, 2016], Р.С.Гринберг [2016], в политике: Ю.А.Красин [2003], В.К.Левашов [2015], В.В.Федоров [2010], в социальной сфере М.К.Горшков [2015], Ю.А.Левада [2006], в сфере культуры и образования О.Н.Смолин [2015], А.С.Запесоцкий [2014]. На наш взгляд, трактовки происходящих изменений, данных названными авторами, можно расширить до понятия «травма общества», если иметь в виду противоречивый, турбулентный и деформированный характер общественных процессов, когда анализ происходящих изменений в мире и в конкретных обществах имеет огромный смысл с точки зрения объяснения и понимания сущности происходящих преобразований (катастроф). Соглашаясь с основными суждениями П.Штомпки об этом понятии, нам хотелось уточнить его трактовку, предложить иное его объяснение или, вернее, обрсновать иной подход. Обобщая имеющиеся наработки по этой проблеме, прежде чем дать определение социальной травмы, назовем те черты, те показатели и индикаторы, которые, на наш взгляд, присущи обществам травмы Основная характеристика общества травмы Травмы всех обществ начинались с насильственного свержения существующего политического режима и соответствующих институтов управления, то ли в силу внешнего вмешательства (Ирак, Ливия, Афганистан, Сирия, Тунис), то ли в основном в результате внутренних катаклизмов (Россия, Украина, Грузия, Молдова). Все происшедшие в них потрясения проходили под лозунгом неотложности кардинальных изменений, при декларировании необходимости серьезных сдвигов в экономике и социальной сфере, при обещании добиться достойной жизни людей и их благополучия. Эти лозунги сдабривались посулами поднять на более высокий уровень соблюдение прав и свобод человека. Вмешательство внешних сил в Ираке, Ливии, Афганистане привело к тому, что эти страны не вышли из полосы кровопролитных межусобиц, не говоря о том, что в экономическом развитии, в социальной обеспеченности, защищенности и гарантированности жизни людей они не только не добились успехов – а наоборот, произошла деградация всех без исключения сфер общества. Не менее «впечатляющи» «достижения» Грузии, Украины, Молдовы: эти страны далеки от того, что они имели в период до распада СССР. Не менее знаменательны и рубежи, которыми обладает современная Россия: по прошествии четверти века - она не достигла тех социально-экономических показателей, которыми обладала РСФСР в 1990г. Иначе говоря, все названные страны не решили кардинальную задачу – продвинуть государство и общество на более достойные рубежи, достичь позиций, диктуемых современной информационной эпохой, представить населению уровень благосостояния не столько на уровне высокоразвитых держав, сколько по сравнению с тем, что имели люди до катастрофических событий в этих странах. Эта катастрофа в развитии тем более очевидна, если сравнить с тем, что подобную задачу решали – и успешно и, главное, в течение непродолжительного времени и даже нескольких лет – как капиталистические (Сингапур, Малайзия, Южная Корея), так и социалистические страны (Китай, Вьетнам). В сравнении с ними в обществах травмы эти задачи не решаются десятилетиями. Общество травмы характеризуется комплексом черт, которые резко и отчетливо отделяют его от революционных преобразований или поступательных эволюционных изменений. Прежде всего, у общества травмы отсутствует четкая и ясная стратегия и понимание перспектив развития. Намеченные преобразования в основном сводятся к тому, чтобы ориентироваться на решение отдельных проблем, иногда с учетом опыта в других странах (как это было в России), или к выполнению навязанных рецептов без учета национальной специфики (опыт Афганистана, Ирака, Ливии), причем нередко в рамках политики экономического и военного давления. Что касается России, до сих пор остается невыясненным и неопределенным вопрос – какое же общество в ней строится [м., например: Богомолов 2008]. Обсуждалось немало рецептов, но они сводились в основном к тому, чтобы отказаться от прошлого социалистического пути развития, воспользоваться рекомендациями, основанными на опыте других стран или просто некими теоретически умозрительными конструкциями, вроде положений чикагской школы, на выводы которой уповали российские либералы. Немало было доморощенных предложений, которые идут скорее от фантазий, чем от научно-обоснованных программ развития. В результате в обществах травмы происходит потеря и даже откат от тех экономических рубежей, которыми обладали эти страны для вступления на путь изменения вектора своего развития. Более того, можно говорить о деградации, которая отбросила эти страны от достигнутого уровня. Это касается и Ирака, и Ливии, и Афганистана, и Сирии, у которых ныне существующая экономика представляет разваленные отрасли национального хозяйства. Такая ситуация присуща и современной России. Речь идет не только о потере темпов экономического развития, а потере ранее достигнутого и до сих пор не восстановленного. Имеются сравнение, что за период гайдаровских реформ в 1990-е годы народное хозяйство страны потеряло больше, чем за годы Великой Отечественной войны. Мало что исправили и 2000-е годы. Как отметил бывший экс-министр экономики и финансов Польши Гж. Колодко (иностранный член Российской академии наук), именно отсутствие грамотной экономической стратегии в России привело к тому, что, если 25 лет назад ВВП России втрое превышал ВВП Китая, то на данном этапе Китай превосходит РФ по этому показателю в шесть раз [Цит. по: Московский экономический форум… 2016:13]. Отсутствие стратегии развития в обществах травмы связано с тем, что в них нет активных, движущих, творческих созидательных сил, олицетворяемых «коллективным агентством» (П.Штомпка), которые осуществляли бы руководство желаемыми преобразованиями посредством четкой, продуманной программы действий, опирающейся на объективные законы развития. Имея доступ к фонду структурных и культурных ресурсов, официальные структуры, не имея стратегии развития, в то же время рождают импульсивные действия, которые нередко похожи на имитацию деятельности. Так, вместо кардинальных преобразований в экономической и социальной сферах, президент страны (А.Медведев) осуществлял такие меры, как переименование милиции в полицию, смену часовых поясов, введение нулевого промиле для шоферов и т.п. Для обществ травмы характерна конвертация ресурсов власти в капитал и капитала во власть, так как политическая власть рассматривается как источник доходов, оправдания и прикрытия сомнительных акций на экономическом и финансовом рынке [Линецкий 2016:157]. Непонятная для населения ситуация в экономическом развитии, порожденная в России бесплодным и разрушающим воздействием либеральной политики, привела к устранению большинства россиян от участия в работе государственных и общественных организаций: 80,3% не состоят ни в одной общественной организации, 93,7% считают, что они никак не влияют на принятие государственных решений [Жизненный мир… 2016:356-357].- Именно в этом контексте возникает вопрос о государственной идеологии, которая бы наряду с другими существующими в обществе мировоззренческими установками формулировала бы перспективы развития с учетом глубинных интересов населения. А пока преобладают, с одной стороны, утверждения, что не может быть государственной идеологии, со ссылкой на Конституцию РФ, с другой стороны, постоянное повторение общих деклараций о необходимости демократического общества, абсолютно лишенных конкретики и не понятных большинству людей. В результате в России сложился политический режим, который ряд авторов определяют как неидеологический [Гаман-Голутвина 2006; Лукин, Лукин 2015]. Справедливо замечание, что в стране вместо формирования национально-государственной идентичности существует стихийный поиск путей трансформации этнического, регионального и локального самосознания, который при всей их важности не может заменить идеологические ориентиры, идею сплочения народа [Евгеньева, Селезнева 2016: 35]. При этом полностью игнорируется исторический опыт, тот факт, что ни одно из существовавших и существующих государств не обходилось(тся) без официальной идеологии при признании возможности одновременного существования других мировоззренческих ориентаций. Попытки сформулировать национальную идею оканчивались ничем, так как они отражали гипотетические представления отдельных представителей правящих слоев России и предложения некоторых научных работников, а не чаяния и устремления народа. В обществах травмы «коллективные агентства» (т.е правящие круги или так называемая элита) не учитывают или абсолютизируют (гипертрофируют) национальную специфику, то, что было накоплено странами в их историческом развитии. Так, в российском обществе полностью и безапелляционно отвергнут опыт не только советского, но и более раннего исторического прошлого, исходя из заведомо пагубной установки – в прежней России и особенно в СССР ничего позитивного не было. В результате экономическая и социальная жизнь находится в состоянии краха: потеряна основная часть высокотехнологичных производств – в космической индустрии, машиностроении, в авиационной промышленности, в авиастроении. К примеру, в 1990г в стране было выпущено 74,2 тыс. металлорежущих станков, которые закупались даже ФРГ, то в 2014 г. их было произведено всего 2,7 тыс. Станков ткацких - соответственно 18300 и 79. [Россия…2015: 264-265; Народное… 1991: 147]. В сельском хозяйстве бездумно распущены колхозы и совхозы, особенно успешно функционирующие, потеряны многие успешно развивающиеся хозяйства. В 2014 г. в сельскохозяйственных организациях насчитывалось 247,3 тыс. тракторов (в 1990г. – 1345,6 тыс.), комбайнов соответственно 64,6 тыс. и 407,8 тыс., свеклоуборочных машин – 2,4 тыс. и 25.3 тыс. Подобные сравнения можно продолжить. В результате так называемой аграрной реформы объем продукции сельскохозяйственной отрасли не вышел на уровень советского 1990 г., а по животноводству уменьшилось на одну треть [Цит. по: Бондаренко 2015; Ухун, Шагайда 2015]. Что касается гипертрофикации псевдо-национальных особенностей, то этот путь наиболее наглядно демонстрирует государственное строительство на Украине. «Стимулирование этнополитической конфликтности и продвижение идеологии и системы ценностей, разделяющих этносы и нации по их отношению к свободе, демократии и процветанию, оказывается одной из ключевых составляющих» в «общей стратегии хаотизации социального субстрата неконсолидированных режимов» [Лапкин 2016:61]. Но особое значение приобретает тот факт, что в обществах травмы произошел ничем неоправданный и необъяснимый с точки зрения не только теории, но и здравого смысла рост социального неравенства. По данным Global Wealth Report на долю 1% самых богатых россиян приходится 71% всех личных активов в России. Для сравнения: в следующих за Россией (крупных) странах в Индии и Индонезии этот показатель равен соответственно 49% и 46%. В США он равен 37%, в Китае – 32%, в Японии -17%. Во всем мире этот показатель равен 46%, в Европе – 32%. Кроме того, Россия лидирует в мире и по доле самых состоятельных 5% населения, которым принадлежит 82,5% всего богатства страны и по доле 10% самых состоятельных граждан, владеющих 87,6% такого же богатства (http://www.Vedomosti.ru/opinion/rticles/2012/11/06/pervaya_sredi_neravnyh). А если взять такой показатель как богатства миллиардеров, то российские миллиардеры владеют 30% всех личных активов российских граждан. В среднем во всем мире миллиардеры владеют лишь 2% всех личных активов, В Китае им принадлежит только 1-2%, в США, где имеется 400 миллиардеров, их доля составляет лишь 7% от суммарного богатства всех американцев. К этому можно добавить и следующую информацию: в условиях падения реальных доходов россиян в 2015 г. доходы 10 самых богатых семей по сравнению с предыдущим годом выросли на 40% - с 18 млрд д 25 млрд. долларов (Полит.ру. 2016. 24 августа). Из этих данных понятно, в чьих интересах, для чьей выгоды совершен государственный переворот (а не революция), который не только изменил общественно-политический уклад страны, но и разрушил саму страну, и не только ее экономику, но и тот уровень социального равенства (пусть в значительной степени условного и даже примитивного), при котором жило население страны, называемой Советским Союзом. В этой ситуации проблема власти состоит в том, как поступать: ведь обществу известно, что крупнейшие состояния заработаны или приобретены несправедливо. И что для выравнивания требуются сверхвысокие налоги на получаемые доходы и богатство. Очевидно, что без определенных форм принуждения ситуацию изменить нельзя. Но насильственный подход вряд ли целесообразен, ибо проблема состоит в том, что план по потрясениям и революциям Россия не только выполнила, но и перевыполнила. Но и ждать эволюционного, постепенного развития (а вдруг рассосется) вряд ли целесообразно. В этих условиях требуется политическая воля, поворот экономической политики в русло, по которому построено сравнительно справедливое общество, как, например, во Франции, Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии, в которых налог на прибыль составляет от 40 до 65%. В этих условиях обществу не понятно, почему не устраняется экономический блок правительства, который в несколько иных вариантах продолжает ельцинско-гайдаровские реформы, несмотря на тот факт, что их осуществление более чем за четверть века не привели не только к росту, но и еще и не достигли тех рубежей в экономике, которыми владела страна в 1990 г. Примечательно в этом плане признание одного из инициаторов рыночных преобразований, одного из прорабов перестройки, бывшего мэра Москвы Г.Попова: «За ельцинское десятилетие никакого подлинного рынка и подлинной конкуренции как движущих сил экономики в России не появилось. Появился Черкизон Тельмана Исмаилова. Никакого подъема экономики не было. Масштабного роста благосостояния масс не было» [Попов 2015:16]. Постепенно большинство в лице общественного сознания подошло к выводу, что прозападную квази-либеральную политику следует завершать. Деформированные процессы, отражающие травму общества, а не революционный и не эволюционный путь развития, происходят и в политической сфере. Демагогия вокруг слов «демократия», «свобода», «права человека» никак не коррелирует с реальной действительностью и насущными устремлениями (желаниями) людей. До сих пор актуальны слова П.А.Сорокина: «Государства и страны останутся столь же эгоистичными хищническими, как и раньше – уверовавшие, что распространение демократических форм правления изменит это, забывают, что так называемые демократии прошлого и настоящего столь же империалистичны, как и автократии» [Сорокин 1999:9]. Иначе чем назвать тот факт, что губернаторы и мэры городов избирались от 10 до 20% численности населения, имеющих право голоса. Деформация политики проявилось и в том, что Ельцин избрал путь ведомого, путь отказа от великодержавности. Россия постепенно скатывалась к такому состоянию государства, с которым почти все страны перестали считаться или даже стали помыкать и требовать всевозможных уступок, соглашений, И потребовалось время, чтобы политика Путина начала преодолевать этот синдром покорности, безотчетного подчинения всему тому, что желали США и страны Европейского Союза. И что знаменательно — возвращение к признанию значимости России в современном мире происходит при практически единодушной поддержке населения этого нового внешнеполитического курса. По данным всероссийского исследования «Жизненный мир россиян» (РГГУ, 25-30 октября 2014 г., 18 регионов страны, 1750 человек) 47, 2% заявили о том, чтобы Россия возвратилась к статусу великой державы наряду с 63,2% желающих, чтобы в стране соблюдались справедливость, равные права для всех (Жизненный мир россиян... 2016:364). Травму российскому обществу нанесли те группы, которые получили доступ к власти или подчинили (захватили)большинство СМИ. Большинство представителей этих групп страдали патологической ненавистью ко всему советскому, требовали и до сих пор требуют политики десоветизации, «декоммунизации» и даже «деруссификации». По их мнению, ничего светлого, приемлемого, достойного в период существования Советского Союза не было. Поэтому долой все – и Госплан (при том, что плановые органы существуют во многих странах Западной Европы), и государственную собственность и само государство (ему отводится роль «ночного сторожа»). Но будучи неспособными осуществить стратегические задачи, их усилия сосредотачивалось, к примеру, на таких «подвигах» как переименование центральных улиц Москвы – Пушкинскую - в Большую Дмитровку, ул. Чехова – в Малую Дмитровскую (как будто великие русские писатели не заслужили такого признания). Но для либеральных радикалов важно было то, что когда-то эту улицу заложил боярин Дмитрий). Кроме того, суть этого «принципиального» поступка состояла в том, что эти улицы так назвали при Советской власти – поэтому такое решение непременно надо стереть. Эта позорная мелочность проявлялась буквально во всем – и в переименовании органов политической власти, в подражании Западу (введение должности «мэр», а почему не городской голова, староста?), в переходе в образовании на так называемую болонскую систему и т.д. и т.п. Именно общество травмы в России породил тот феномен, которые с полным основанием можно назвать фантомными ликами, руководствовавшихся в своих действиях только такими ориентациями – иметь капитал, быть при власти и быть в центре общественного внимания (Подробнее см.: Делягин 2016; Тощенко 2015). Социальные последствия в травмированном обществе Во всех выше названных странах с учетом особенностей каждой из них произошла дезориентация и дезорганизация общественной жизни. Практически ни в одной из них не было выдвинуто ясной отчетливой долгосрочной программы преобразования государственной и общественной жизни. Очевидно, что если после турбулентных событий в каждой из них в конце ХХ – начале ХХ1 веков, после ожидания позитивных сдвигов происходили нежелательные, неприемлемые для населения негативные изменения – расхищение национального богатства и сосредоточение ее в руках сравнительно небольшой группы лиц, рост коррупции, безработица, раскол общества на бедных и богатых, приоритет наживы, потеря возможности социальной защиты, несоблюдение принципов справедливости. Общественному сознанию в этих странах, в том числе и в России, была нанесена колоссальная травма, ибо в этой ситуации произошла потеря прежних ориентиров, а новые не могли сформироваться (Сомов 2015). В этой ситуации реальные процессы, происходящие в общественном сознании в этих странах, демонстрируют еще одну важную его травмирующую особенность: оно становится конфликтным, остро, но не всегда адекватно реагирующим на происходящее в жизни. После провозглашенных реформ россияне долгие годы жили ожиданием того, что коррупционные и другие негативные процессы будут обузданы, что новые перемены обязательно сделают жизнь лучшей. Но шли годы и вместо позитивных сдвигов они получили не только консервацию прошлого, но и оскорбительную для них ситуацию, сопровождающуюся обогащением причастных к власти людей и массовым обнищанием народа. Тем самым создаются условия, чтобы пассивное ожидание перемен перерастает в активный общественный протест, который далеко не всегда приводит к власти силы, ратующие за интересы народа. Тревожность людей в обществах травмы имеет под собой основы, ибо они убеждены, что, как ранее существовавшая, так и существующая политическая власть не отражает позиции большинства населения, а ориентируется на интересы двух групп – государственной бюрократии и богатых слоев. Такая оценка не могла не сказаться на уменьшение доверия к политическому строю и основным политическим институтам. Анализ данных показывает, что травма начинается с негативной оценки деятельности политического руководства, многократно превышающий процент позитивных оценок [Федоров 2005]. В политических концепциях есть такая аксиома: «Народ нельзя обмануть. Если же это случается, то не надолго». Посулы цветных или иных революций обычно сначала встречаются с одобрением и вдохновением (большинство признает, что «так жить нельзя»). Но вскоре люди довольно быстро осознавали порочность и гибельность предложенных преобразований, что приводило к политической смерти многих «творцов» реформ. Это особенно наглядно проявляется по отношению к судьбе советской страны. И поныне, более двух третей (около 65%) сожалеют о распаде Советского Союза (напомним, что в марте 1991 г. на всесоюзном референдуме 73% считали, что его надо сохранить). Общественному сознанию в травмированных странах во все большей мере становится присущей и такая характеристика, как критичность, вплоть до непримиримости к официальным взглядам и идеям. Люди не желают мириться с бедностью, просчетами, коррупцией, хищениями, преступностью, существование которых многие политики пытаются объяснить объективными причинами. В этих условиях продолжает оставаться высоким уровень отвержения осуществленных и предлагаемых преобразований в экономической и социальной жизни. При восхвалении и оправдании псевдо-рыночных преобразований, при торжестве коррупционных схем и теневых (криминальных) социальных практик не уменьшается и даже растут негативные оценки социально-экономической ситуации, ее последствий для общественной и личной жизни. Применительно к России это раскрыто в социологических исследованиях, показавших рост аномии при потере мировоззренческих ориентаций [Горшков 2015; Левашов 2015]. Травма наносится и потому, что ожидания при начале обещанных реформ в реальности не состоялись. Анализ положения в названных травмированных странах показывает, что складывается весьма противоречивая, парадоксальная картина. С одной стороны, на первых этапах происходит рост доверия к некоторым обещаниям и даже намечающимся преобразованиям. С другой стороны, постепенно ухудшались оценки этих изменений с точки зрения влияния этих же параметров на жизнь людей. Особенно поразительно то, что по ряду показателей как безработица и уровень благосостояния практически не только не изменились, а даже ухудшились. Исследователями отмечается увеличение нищеты и бедности после так называемых революций и в Египте, и в Ираке, и в Ливии, не говоря уже об Афганистане и ряде новых независимых государств - Украины, Грузии, Молдове. Эти данные характеризуют еще одну особенность травмы общества – несовпадение интересов, ожиданий и суждений с результатами происшедших потрясений и изменений, с пониманием того, насколько они не коррелируют с официальным заявлениями, с осуществляемыми преобразованиями. Травма общества проявляется и в том, что в общественном сознании растет неопределенность, сумятица, которые позволяют людям переходить из одной позиции в другую, даже под воздействиям и влияниям случайных обстоятельств. Причем, несмотря на разнообразие мировоззренческих убеждений, у них есть надежда на устраивающую их и стабильную жизнь в своей стране и на позитивную оценку перспектив развития. Это наглядно демонстрирует анализ мироощущения людей, как по основополагающим проблемам, так и по проблемам повседневной жизни, которыми они руководствуются при принятии решений как текущего, так и перспективного характера (Левада 2006). Из травмирующих составляющих общественного сознания в этих странах следует отметить еще и тот факт, что продуктом систематического обмана, резко изменившихся условий жизни стали такие черты общественного сознания и социальных практик, которые невозможно игнорировать при оценке их состояния и тенденций - увеличение влияния изоляционизма и национализма, уменьшение влияния гуманизма и терпимости. Анализ травм общественного развития позволяет сделать еще один вывод – в этих противоречивых, турбулентных условиях резко увеличивают свой вес и свое воздействие на общество различные амбициозные и реваншистские силы, рвущиеся к власти, для которых два основных ориентира - рынок и демократия – являются лишь прикрытием для достижения эгоистических групповых целей. Для этого используются различного рода утверждения, вроде, апеллируя к авторитету Шумпетера, утверждать, что Россия, как и весь мир, «переживает очередной этап созидательного (!?) разрушения» (Цит. по: Делягин 2014: 22). Где же выход? Таким образом, особую значимость среди новых явлений на современном этапе приобрела четкую определенность такая черта в жизни ряда стран, в т.ч. и России, как их травмированность, выражающаяся в расколе, раздвоении, противоречивости и конфликтности развития. В то же время несомненно, что общества травмы не могут быть вечными – при определенных обстоятельствах они должны выйти из этого кризиса. Каким он видится в применении к России? В 1990-е – 2000-е годы неоднократно предпринимались шаги по выходу на новые рубежи экономического и социального развития. Сначала это была приватизация с ее спутниками – девальвацией рубля, залоговыми аукционами, созданием олигархического капитализма, что привело к полнейшему разгрому национального хозяйства. Затем были проекты развития здравоохранения, сельского хозяйства, образования, провозглашенные Д.Медведевым в бытность его премьер–министром. приведшие его в 2000-е годы к посту президента, но оказавшиеся несостоятельными и теперь всеми забытыми. Потом были четыре И – Институты, Инфраструктура, Инновации и Инвестиции, которые рискуют также ничего не дать стране. В рамках этих амбициозных проектов был создан дорогостоящий проект Сколково, который, по мнению президента Сибирского отделения РАН Н. Агеева, является «мраморной телефонной трубкой в руках старика Хотабыча», а, по мнению профессора Массачусетского технологического института Л.Грэма, дорогостоящим, сомнительным актом, от которого «скорее всего выиграют западные компании» [Грэм 2016]. Чтобы выйти из травмированного состояния, «основными мотивами общественно полезной экономической и политический жизни будут не прибыль или власть, а мотив креативной службы обществу» (Сорокин 1999:7). Лорен Грэм, выступивший на Петербургском экономическом форуме в мае 2016 г., образно сформулировал парадоксальное состояние современной России: «Вам нужно молоко без коровы», предполагая то же самое, что и говорил Сорокин: нужно раскрепощение созидательных сил не только бизнеса, но и творческих людей, которые олицетворяют «научный гений русских людей», а также социальные реформы, которые не только бы удовлетворяли потребности народа, но и подпитывали новые технологии в экономике (Грэм 2016). Иначе говоря, в этих суждениях выражена суть исходной базы успешных преобразований, позволяющих выйти из травмированного состояния – решение социальных проблем, которые благотворно скажутся на решении как экономических, так и политических проблем. И реакцией на практически единодушное мнение экспертного общества (да и не только его) о необходимости коренной смены экономического курса правительства, стал недавний акт Президента страны, решившего создать альтернативный Совету стратегических исследований под руководством Кудрина - другой совет по выработке (подготовке) проекта нового социально-экономического курса страны. Все это позволяет сделать вывод, что травмированность общества и в обществе возникает тогда, когда «появляется форма дезорганизации, смещения, несогласованности в социальной структуре или культуре, иными словами, когда контекст человеческой жизни и социальных действий теряет гомогенность, согласованность и стабильность, делаясь другим, даже противоположным культурным комплексом» (Штомпка, 2001:8). Литература Авен П., Кох А. 2013. Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук. М.: Альпина Паблишер. 471 с. Богомолов О.Т. (рук. проекта и ред.). 2008. Экономика и общественная среда: неосознанное взаимовлияние. Научные записки и очерки. М.: Центр экономических стратегий. 440 с. Бодрунов И.С. 2016. Реиндустриализация: социально-экономические параметры и реинтеграция производства, науки и образования - Социологические. исследования, №2 с. 20-28. Бондаренко Л.В. 2016. Развитие сельских территорий России: оценки, мнения, ожидания. - Социологические исследования, №3. с. 76-82. Бузгалин А.В., Колганов А.И. 2015. Глобальный капитал. т. 1. Методология. М.: Изд-во «София». 640 c. Бузгалин А.В., Колганов А.И. 2014. Полемические заметки о целевых акцентах альтернативной социально-экономической стратегии. - Социологические исследования. №. 3. С. 120-130. Гаман-Голутвина О.В. 2006. Политические элиты России: вехи исторической эволюции. М.: РОССПЭН. 448 с. Горшков М.К. и др. 2015. Российское общество и вызовы времени. М.: Изд-во «Весь мир», 336 с. Гринберг Р.С. 2016. Россия опять в поисках верного пути - Мир перемен. К 70-летию Р.С.Гринберга. 3-17 с. Грэм Л. 2016. Россия может предложить великие идеи, но не в состоянии ими воспользоваться. - Новая газета, 25 июля. Делягин М. 2014. Крах оптимистических иллюзий и отправной пункт экономического оздоровления. - Российский экономический журнал. №1. С.19-23. Делягин М. 2016. Светочи тьмы. Физиология либерального клана: от Гайдара и Березовского до Собчака и Навального. М., 800 с. Евгеньева Т.В., Селезнева А.В. 2016. Советское прошлое в ценностном и образно-символическом пространстве российской идентичности — ПОЛИС. Политические исследования. №3. с. 25-39. Жизненный мир россиян: 25 лет спустя (конец 1980-х — середина 2010-х гг.). /под ред. Ж.Т.Тощенко. 2016. М., 367 с. Запесоцкий А.С. Культура: взгляд из России. СПб., СПбГУП. 2014. Иноземцев В.Л. 2013. Потерянное десятилетие. М.: Московская школа политических исследований. 594 с. Кара-Мурза С.Г. 2003. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм. 528 с. Кива А.В. 2015. Реформы в Китае и России. Сравнительный анализ. М.: Институт востоковедения. Центр стратегической конъюнктуры. 304 с. Красин Ю.А. 2003. Политическое самоопределение России: проблемы выбора. — ПОЛИС. Политические исследования. № 4. С. 114-124. Лапкин В.В. 2016. Проблемы национального строительства в полиэтнических постсоветских обществах: украинский казус в сравнительной перспективе - ПОЛИС. Политические исследования. №4. с. 54-64. Левада Ю.А. 2006. Ищем человека. Социологические очерки. 2000-2005. М: Новое издательство. 710 с. Левашов В.К. 2015. Реформы и кризисы: тридцать лет спустя. - Социологические исследо- вания. №10. с.31-38. Лившиц В.Н. 2013. Системный анализ рыночного реформирования нестационарной экономики России: 1992-2013. М.: USSR: Ленард. 631 с. Линецкий А.И. Механизм воздействия политических институтов на ход экономического развития. — ПОЛИС. Политические исследования.. №2. с. 152-170. Лукин А.В., Лукин П.В. 2015. Умом Россию понимать. М.: Изд-во « Весь мир». 384 с. Московский экономический форум – 2016: 25 лет рыночных реформ в России и мире. Что дольше? //Предпринимательство, 2016, №2. с.6-23 Народное хозяйство РСФСР в 1990г. 1991. Стат. ежегодник. М.: Финансы и кредит. 465 c. Попов Г. 2015. 250 лет на службе Отечества 2015.- Предпринимательство, №6. с.15-39. Россия в цифрах в 2015 г.. Краткий стат. сб. М.: Госкомстат. 2015. 167 с. Смолин О.Н. 2015. Высшее образование: борьба за качество или покушение на человеческий потенциал? - Социологические исследования. №6. с. 91-101. Сомов В.А. 2015. Феномен советскости: историко-культурный аспект - Социологические исследования. №2. с. 12-20. Сорокин П.А. 1999. Условия и перспективы мира без войны - Социологические исследования, №.5. с. 3-12. Тощенко Ж.Т. 2009. Парадоксальный человек. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 398 с. Тощенко Ж.Т. 2015.Фантомы российского общества. М.: Центр социального прогнозирования и маркетинга. 668 с. Узун В.Я., Шагайда Н.И. 2015. Агарная реформа в постсоветской России: механизмы и результаты. М.: Дело. 352 с. Федоров В.В. 2010. Русский выбор. Введение в теорию электорального поведения. М.: Праксис.2010. 384 с. Штомпка П. 2001. Социальное изменение как травма. - Социологические исследования. 2001, №1, с. 6-16. Alexander J.C. and Sztompka P. (eds.) 1990. Rethinking Progress: Movements, Forces and Ideas of the End of the 20th Century.London. Routledge. 284 p. Bauman Z. 1989. Modernity and the Holocaust. Ithaca: Cornell University Press. 254 p. Caruth C. 1995. Trauma. Explorations in Memory. Baltimore. John Hopkins University Press. 288 p. Eyerman R. 2013.Social theory and trauma //Acta sociologica. Vol.12. N1. p.121-138. Habermas J. 2001. The Post-National Constellation and the Future Democracy. - /Habermas J. The Post-National Constellation: Political Essays. Ed. By M.Pensky. Cambridge MA: MIT Press. 2001. p. 58-112. Narrating trauma: on the impact of collective suffering. Boulder: Paradigm Publisher. 2011. TRAUMA SOCIETY: between evolution and revolution (the invitation to debate) Toshchenko Zhan Terent\'evich. Corresponding Member of RAS, scientific director of the sociological faculty of Russian State Humanitarian University, Chief-editor of the journal \"Sociological studies\", Chief Researcher, Institute of Sociology RAS. Moscow, Russia. E-mail: zhantosch@mail.ru Annotation. The article is carried the attempt to prove that, along with the main recognized ways of development - revolution and evolution can be said that in the modern world on this particular phenomenon as a society trauma. Presented as a concept of \"injury\" have acquired a social significance as it is conceived of as a philosophical, psychological and sociological literature. For societies injury author classifies countries that for a long time stagnating in their development or are in recession, losing previously achieved milestones. The article reveals the essential characteristics of society injury, its causes, consequences of its functioning. Particular attention is paid to Russia, which, in my opinion, can be attributed to the traumatized societies, as in its development, rejecting the socialist past, it did not reach the borders, which started on its way. In this context, an analysis of the obstacles to be overcome for the implementation of a truly democratic, well-functioning society Keywords. Civilization Revolution, evolution, trauma, development, operation, social implications References Alexander J.C., Sztompka P. (eds.) 1990. Rethinking Progress: Movements, Forces and Ideas of the End of the 20th Century. London. Routledge. 284 p. Aven P., Koch A., 2013. Gaidar\' Revolution. History of reforms 90 firsthand. M .: Alpina Publisher. 471 p. Bauman Z. 1989. Modernity and the Holocaust. Ithaca: Cornell University Press. 254 p. Bodrunov I.S. 2016. The re-industrialization: the socio-economic parameters and reintegration of production, science and education - Opinion studies, №2 p. 20-28. Bogomolov O.T. (Project and Ed.). 2008. Economics and social environment: unconscious interaction. Scientific notes and sketches. M .: Center for Economic strategy. 440 p. Bondarenko L.V. 2016. Rural Development Russia: estimates, opinions, expectations. - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya), №3. P.76-82. Buzgalin A.V., Kolganov A.I. 2015. Global capital. Vol. 1. Methodology. M .: Publishing house \"Sofia\". 640 p. Buzgalin A.V., Kolganov A.I. 2014. Polemic notes on target accents of alternative socio-economic strategy. - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya). N. 3, pp 120-130. Caruth C. 1995. Trauma. Explorations in Memory. Baltimore. John Hopkins University Press. 288 p. Delyagin M. 2014. The collapse of the optimistic illusions, and the starting point of economic recovery. - Russian economic journal. №1. S.19-23. Delyagin M. 2016. Lights of darkness. Physiology of the liberal clan, from Berezovsky and Gaidar to Navalny and Sobchak. M., 800 p. Evgenyeva T.V., Seleznev A.V. 2016. The Soviet past in value and figurative-symbolic space of Russian identity - POLIS. Political studies. No. 3. 25-39 p. Eyerman R. 2013. Social theory and trauma //Acta sociologica. Vol.12. N1. p.121-138. Fedorov V.V. 2010. Russian selection. Introduction to the theory of electoral behavior. M.: Pracsis. 384 p. Gaman-Golutvina O.V. 2006. The political elite of Russia: Milestones of historical evolution. M.: ROSSPEN. 448 p. Gorshkov M.K. et al. 2015. Russian society and the challenges of the time. M.: Publishing \"Ves mir”. 336 p. Graham L. 2016. Russia can offer great ideas, but not in a position to take advantage of them. - Novaya Gazeta, July 25. Grinberg P. S. 2016. Russia again in search of the right path - World of change. On the 70th anniversary of Grinberg –Mir peremen (change of the world). p. 3-17. . Habermas J. 2001. The Post-National Constellation and the Future Democracy/ - Habermas J/ Inozemtsev V.L. 2013. Lost Decade. M .: The Moscow School of Political Studies. 594 p. Kara-Murza S.G. 2003 Manipulation of consciousness. M .: Algorithm. 528 p. Krasin Yu.A. 2003. Russia\'s political self-determination: the problem of choice. - POLIS. Political studies. № 4. P. 114-124. Lapkin V.V. 2016. The problems of nation-building in multi-ethnic post-Soviet societies: Ukrainian incident in Comparative Perspective - POLIS. Political studies. №4. from. 54-64. Levada Y. 2006. We are looking for a person. Sociological Essays. 2000-2005. M: Novoe isdatel\'stvo. 710 p. Levashov V.K. 2015. Reforms and Crises: thirty years later. - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya). №10. s.31-38. Life World of Russians: 25 years later (late 1980s - mid-2010s.). / Ed. Zh.T.Toschenko. M. 2016. 367 p. Linetskiy A.I. The mechanism of the impact of political institutions on economic development. - POLIS. Political studies. №2. from. 152-170. Livshits V.N. 2013. System analysis of market reforming unsteady economy of Russia: 1992-2013. M .: USSR: Lenard. 631 p. Lukin A.V., Lukin P.V. 2015. Mind to understand Russia. M .: Publishing House of the \"whole world\". 384. Moscow Economic Forum - 2016: 25 years of market reforms in Russia and the world. With longer? - Entrepreneurship, 2016, №2. s.6-23 Popov G. 2015. 250 years in the service of the Fatherland 2015.- Entrepreneurship, №6. s.15-39. Russia by the Numbers. 2015. M. 2015. Smolin O.N. 2015. Higher education: the struggle for the quality or attempt on human potential? - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya) №6. р.91-101. Somov V.A. 2015. The phenomenon of the Soviet: the historical and cultural dimension - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya). №2. 12-20 p.. Sorokin P.A. - 1999. Terms and prospects of a world without war. From. - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya), №.5, 3-12 p. Sztompka P. 2001. Social change as trauma. - Sociological studies (Sotsiologicheskie issledovaniya). 2001, №1, p. 6-16 The national economy of the USSR in 1990. 1991. Stat. Yearbook. M.: Financi i Kredit. 465 p. The Post-National Constellation: Political Essays. Ed. By M.Pensky. Cambridge MA: MIT Press. 2001. p. 58-112. Toshchenko Zh.T. 2009. The paradoxical man. M .: UNITY-DANA, 398 p. Toshchenko Zh.T. 2015. Fantomies of Russian society. M .: Social Forecasting and Marketing Center. 668 p. Uzun V.Y., Shagaida N.I. 2015. Agrarian Reform in Post-Soviet Russia: mechanisms and results. M.: Delo 352 p. Zapesotsky A.S. Culture: A View from Russia. SPb., SPbGUP. 2014.

назад